ДЕЛО ПОБЕДИВШЕЙ ОБЕЗЬЯНЫ
фрагмент первый
книга >> фрагмент
1 / фрагмент 2
/ фрагмент 3 / фрагмент
4 /
Багатур Лобо
Мосыкэ, Тохтамышев стан,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
ближе к вечеру
- Проходите! Проходите, гости дорогие! - Матвея Онисимовна Крюк,
уютная старушка с улыбчивыми ямочками на круглых розовых щеках встретила
гостей у порога, хотела помочь им скинуть теплые халаты и шапки,
да Баг решительно воспротивился, и повела за собой - по широкому
длинному коридору, уставленному старыми резными шкапами, мимо величественного
размерами, совсем уж древнего, но содержащегося в любовном порядке
огромного дубового сундука с внушительным, ярко блестевшим медным
замком - к двери в гостиную, которую называла горницей.
Баг уж бывал здесь, а Стасе жилище Крюков стало в новинку: она со
сдержанным любопытством оглядывалась по сторонам, а при виде сундука
даже замедлила шаг. Да и немудрено - Баг и сам по первости разглядывал
сундук во все глаза, как некое чудо чудное, и, если б то было уместно,
с удовольствием отодвинул бы его от стены, дабы осмотреть со всех
сторон. Ибо сундук стоял так просто и в то же время так величаво,
как может стоять лишь древле угнездившаяся в доме вещь с долгой
и непростой судьбой, вещь, осознающая свою ценность, но нисколько
ею не кичащаяся и в вековом спокойствии своем источающая неуловимый,
но непостижимо ощущаемый аромат длинной вереницы прошедших годов.
Мимо такой вещи человеку понимающему трудно пройти, не заметив ее.
А Баг был из таких. "Благородный муж сведущ в языке древних
вещей", - наставлял еще Конфуций в двадцать второй главе.
- Энтот сундучок, - Матвея Онисимовна, заметив Стасино замешательство
про виде дубового гостя из глубины веков, вернулась к сундуку, аккуратно
откинула покрывавшую его скатерку с вышитыми козаками - те летели
на горячих конях, грозно воздымая востры шашки и развевая усы да
чубы по ветру, - и любовно провела сухой ладошкой по темной и буквально
отполированной временем крышке, - энтот сундучок самого Тохтамыша
видал. - Внимательно посмотрела на Стасю, кивнула укрытой простым
белым платком головою. - Как предок дальний Леопольдушкин, Епифаний
Крюк с другими-протчими был послан оборонять почетно хана Тохтамыша
в пути его на Москву, так, почитай, уж с тех самых пор отец сыну,
чи старший брат брату младшему и передает энтот сундучок. Реликвия
наша родовая. - Снова погладила сундук Матвея Онисимовна. - Многоценная.
Крюки обитали в отдаленном районе Мосыкэ, спокон веку прозываемом
Тохтамышев стан. Название это было не менее древним, чем фамильный
сундук Крюков, и связывала их одна и та же история.
После смены правителей на ордынском троне новоизбранный хан Тохтамыш
лично возглавил посольство, двинувшееся к русским соотечественникам
для участия в торжествах, посвященных полувековой годовщине открытия
в подмосыковном сельце Коломенском, на красивом холме над рекою,
первой на Москве мечети (несколько лет назад хан уверовал в Аллаха
или, как на Руси тогда выражались, "обесерменился" - но
немногие его подданные ему последовали), а заодно, как бы между
делом - подтвердить нерушимый союз улусов в изменившихся условиях.
Ибо из раздираемой кровавыми противумонгольскими усобицами ханьской
империи уже хлынули в Казанский улус десятки тысяч беженцев, а до
Руси, до улуса Александрийского, сия волна, в общем, еще не докатилась,
и хану, который первым столкнулся с новыми вызовами времени, насущно
стало согласовать с князем отношение к оным. Результатом прошедших
тогда переговоров явилось предоставление беженцам одинаковых на
территории обоих улусов прав, причем равных с коренными жителями
вне зависимости от национальности и вероисповедания - и сие мудрое
решение было, хоть князь и хан на ту пору и не ведали того, первым
шагом на пути соединения Ордуси с Цветущей Срединой.
В одна тыща триста восемьдесят втором году от рождества Христова
внушительный ханский поезд, сопровождаемый от границ улуса отборными
отрядами козаков - одним из атаманов почетного козачьего охранения
и был тот самый Епифаний Крюк, молодой и статный козак, которого
тогда звали не иначе как Епишкой, - вышел в пределы видимости мосыковских
стен, на расстояние трех полетов стрелы из тяжелого лука. Русичи
и ордынцы остановились на приятной равнине, одну сторону коей венчал
непроходимый лес, и в два дня возвели здесь хорошо обустроенный
для предстоящего праздничного пира стан, после чего стали поджидать
выехавшего им навстречу из Александрии Невской князя Владимира Михайловича.
Князь вскоре прибыл, и торжества по случаю встречи двух улусных
владык продолжались целых две седмицы. Было выпито немалое количество
ласковой медовухи и свежесваренной архи , съедено несметное количество
дичины, спето множество песен, и не один, и не два, и даже не три
десятка струн лопнули на гуслях и хурах . А сколько побраталось
за те вечера козаков и нукеров - не счесть. Ей-ей, не счесть, в
летописях так и сказано. По утрам, куда ни глянь - семо и овамо
бродят пробудившиеся, мучительно облизывают пересохшие губы и, всматриваясь
в лежащих вповалку, молодецки храпящих богатырей да батыров, неуверенно
бормочут вполголоса, загибая пальцы: брат один, брат два...
Мастеровитые мосыковичи показали Тохтамышу новинку: пушки, в просторечии
именуемые "тюфяками", и очарованный хан полдня провел
в неустанном поднесении зажженного фитиля к запалу, с восторгом
замирая от грохота, кашляя от порохового дыма и наблюдая неровный,
но мощный полет каменных ядер. Изумление хана было столь велико
и непосредственно, что князь Владимир тут же и подарил ему пяток
"тюфяков", чему Тохтамыш обрадовался преизрядно.
В свою очередь, Тохтамышевы люди потешили князя Владимира, его свитских
и козаков прицельной стрельбой из больших луков: нукеры хана с непостижимой
скоростью посылали стрелу в стрелу в старый дуб, одиноко торчавший
на расстоянии ста локтей; а потом затеяли молодецкие конные игрища,
победитель в коих должен был в течение четверти часа продержать
при седле своем молодого козленка, отнюдь не позволяя соперникам
отобрать оного. Забава нашла широкий отклик в сердцах мосыковичей,
которые, повскакав на коней, приняли в ней самое живое участие.
Было изорвано в клочья пять козлят, и обе стороны, утомившись, в
очередной раз воздали должное еде и напиткам.
Старшего муэдзина Коломенской мечети удостоили высших наград: бляхи
Андрея Первозванного из рук князя и поясной блямбы курултай-бакшиш
из рук хана.
Договор был подписан.
Праздник удался.
Посольство Тохтамыша убыло на родину, нагруженное щедрыми и тяжелыми
дарами александрийцев, и козаки сопровождали его до самых улусных
пределов - скорее для порядка. Ибо лихие люди, еще в начале века
нет-нет да и выскакивавшие нечеловеколюбиво из придорожных буреломов,
малинников и вековых пней, ко временам сего посольства сделались
вовсе редки: да и что было бы пользы, славы и поживы грабить на
улусных дорогах да трактах, коли кругом царил прочный, умиротворяющий
мир и руки сами просились до дел несуетных, созидательных!
Однако обычай есть обычай. Опять же, Литва недалече - а мало ль
что литвинам в головы взбредет... Передав на границе посольство
хана встречавшим его ордынцам, козаки повернули обратно: за две
седмицы привольная равнина, изобиловшая студеными чистыми ключами,
до того расположила к себе их сердца, да и выстроенный лагерь за
эти дни стал настолько родным, что большая часть воинства - и в
том числе неженатый еще Епифаний Крюк - порешила заложить у Москвы
новый козачий стан и поселиться там навечно, тем более что и князь
Владимир, с проницательностью истинного правителя, коему Небо не
зря вручило властный мандат, обронил однажды вечером: "А коли
кто из вас похотит домы себе на сем месте поставить, так и благослови
его Господь".
Похотели.
Поставили дома, распахали землю, посадили сады.
И зажили спокойной, размеренной жизнью, временами прерываемой на
государеву службу.
А место то получило имя - Тохтамышев стан.
С тех пор минули века и Мосыкэ разрослась, сменяя окрестные леса
и пашни твердью улиц и площадей; и Тохтамышев стан незаметно приблизился
к городу - или, вернее, город мягко наполз на стан, втянул его в
себя, поглотил, не разрушая и не уродуя, и сделал своей неотъемлемой
частью. Рядом встали разные-прочие городские районы, ближайший к
стану - Ярилово. Но если там, в Ярилово, к небу тянулись однотипные
коробки новых многоэтажных зданий - Ярилово застраивалось сравнительно
недавно и по единому плану, плотными квадратными кварталами, каковые
рассекались улицами и проспектами, идущими строго с севера на юг
и с востока на запад, как, скажем, в Ханбалыке - то Тохтамышев стан
был ближе к земле и к исстари населяющему ее народу: двух- и трехэтажные
аккуратные домики, которые местные козаки называли мазанками, соседствовали
с садами и огородами, где тохтамышевцы самозабвенно трудились в
погожие дни, выращивая, главным образом, многообразные цветы и фрукты;
вечерами же большей частью сообразно увеселялись вместе. А конторам
частного предпринимательства и деловой суете большого города места
в стане не было.
Впервые приехав сюда, Баг был очарован той простой, размеренной
и разумной жизнью, которую, словно бы не замечая большой Мосыкэ,
вели местные жители, все, как один, именовавшие родной город по
старинке Москвою; Баг даже представил на мгновение, как было бы
неплохо купить в Тохтамышевом стане небольшой домик и, выйдя на
заслуженный отдых, сидеть в своем саду, обустроенном так, как душа
просит, под грушевым деревом, смотреть в бездонное небо, - а вокруг
цветут и цветут бесконечные яблони, да наливается сластью крыжовник...
Теперь же, вспоминая сию пригрезившуюся ему идиллию, Баг с удивлением
понял, что в чаемой картине жизни на покое под яблонями кроме него
самого почему-то никого не было видно - ни жены, ни детей... Один,
совсем один.
Стася протянула руку и тоже погладила блестящую крышку сундука -
осторожно, с благоговением. Подняла глаза на супругу Крюка-старшего.
Та радушно улыбалась.
- Позвольте вас познакомить, преждерожденная Матвея Онисимовна,
- кашлянул Баг. - Это - Анастасия Гуан, моя невеста.
Стася легко вздрогнула и обернулась к нему. Порозовела.
"Невеста?" - спрашивали ее огромные глаза.
Баг утвердительно опустил веки.
Похоже, что так. Или нет?
- Вот же ж как! - всплеснула руками Матвея Онисимовна. - Леопольд,
Леопольд, иди зараз сюда!
Высокий, сухой и жилистый Леопольд Степанович Крюк возник на пороге
гостиной, степенно шагнул в коридор и, блестя голенищами начищенных
сапог, направился к гостям.
- Очень рад. - Голос старого козака был все еще глубок и басовит,
хотя где-то на самом дне и слышалось уже легкое дребезжание возраста;
прямой как палка Крюк-старший механическим, отработанным за многие
годы жестом оправил огромные, совершенно седые усы и сдержанно,
с достоинством поклонился. - Милости просим до хаты, то нам любо.
Драгоценноприбывашая преждерожденная Гуан. Драгоценноприбывший преждерожденный
ланчжун Лобо. - Кивнул. И простер руку в сторону гостиной-горницы.
Сдержанность козака, и обычно-то не слишком щедрого на проявления
чувств, показалась Багу преувеличенной: словно Крюк-старший, буквально
минуту назад огорошенный каким-то неприятным известием, не до конца
овладел собой и старательно скрывает свое состояние от окружающих.
"Кажется, не вовремя мы... Но зачем же тогда звала нас Матвея?.."
- промелькнуло, исчезая.
- Рада познакомиться... - прошелестела тоже ощутившая некую неловкость
Стася и быстро, вопросительно глянула на Бага.
Лицо Бага хранило привычную непроницаемую маску, хотя в доме Крюков
что-то было не так: позвонив на удачу ему на трубку, Матвея Онисимовна
очень обрадовалась известию, что он нынче как раз в Мосыкэ, и попросила,
коли выдастся свободное время, заехать для важного разговора. Очень-очень
важного. Максим Крюк пропал уж давно, и хотя ни одно родительское
сердце не может до конца смириться с потерей, даже и временной,
ребенка, будь тому хоть за двадцать лет, хоть за сорок - Багу показалось,
что дело не только в этом.
В просторной и светлой гостиной (три широких, с резными рамами окна,
стекла коих легкими узорами украсил по углам морозец, выходили в
сад, где торчали зимние голые деревья) царил накрытый стол. Было
очень тепло, если не сказать - жарко, от большой изразцовой печи.
Фамильная шашка Крюков в богатых вызолоченных ножнах и с внушительными
шелковыми кистями красовалась на стенном ковре.
К приходу гостей готовились: посреди стола, в окружении простых
и полезных для желудка закусок громоздились высокой горкой блины,
на одном углу сверкал пыхтящий электросамовар; ровными рядами выстроились
тарелки, вилки, ложки, палочки - все, что душеньке угодно; на другом
углу примостилась длинная бутылка "Козацкой особливо ядреной"
- бутылка была выполнена в виде стоящего навытяжку козака, из фуражки
коего вынималась стеклянная, плотно пригнанная пробка. И никаких
сластей.
"Так вот отчего хозяин медлил выйти к гостям!" - внутренне
улыбнулся Баг, делая следом за Стасей шаг в горницу: пока та любовалась
деревянным свидетелем Тохтамыша, Крюк-старший, заметивший ее черно-белый
халат, успел убрать со стола все то, что так или иначе не соответствовало
трауру, легко превратив угощение в обычную трапезу.
Леопольд Степанович простучал каблуками по навощенному паркету к
столу и отодвинул стул; приглашающе взмахнул рукой Стасе; та, вполголоса
пробормотав "спасибо", скользнула на предложенное место,
улыбнулась и взялась за лежавшую справа на отдельном блюдце подогретую
влажную салфетку.
- А вот сейчас чайку горяченького... - засуетилась у самовара Матвея
Онисимовна. Кипяток, дав пар, поспешил в чашки. - Небось, замерзли?
Крюк-старший между тем неторопливо перекрестился на висящую в красном
углу горницы икону и протянул руку к бутылке "Козацкой особливо
ядреной". Ногтем поддел пробку, глянул коротко на Бага из-под
седых бровей и, получив в ответ утвердительный взгляд, наполнил
две чарки - свою и Багову.
Стася, благодарно приняв из рук Матвеи Онисимовны чашку, поднесла
ее к губам.
- Со свиданьицем, - Леопольд Степанович поднял свою чарку. - Завсегда
приятно видеть друзей нашего хлопчика. - Гулко чокнувшись с Багом,
поспешившим поднять свою чарку навстречу, оправил усы и, пробормотав
вполголоса "Будьмо!", опрокинул "козацкую" в
рот. С чувством глубокого удовлетворения крякнул, вытер усы и подцепил
вилкой тонкий пластик розоватого сала. - Угощайтесь, стало быть,
без стеснения. Сальце домашнее. Прошу, прошу!
Баг загрузил на тарелку блин и, положив на него тушеных баклажанов
с кабачками, принялся сворачивать блин в трубочку. "Козацкая
особливо ядреная" приятно, почти как эрготоу, согрела пищевод
и легко, радостно проникла в желудок.
"И впрямь особливая, - промелькнула мысль, - градусов в шестьдесят".
Блин с овощами оказался удивительно вкусен. Стася вгрызлась в ватрушку
- в самую простую, с творогом. Матвея Онисимовна смотрела на нее
с умилением, подпершись кулачком и помешивая ложечкой чай: вот ведь
какая бледненькая да худенькая, читалось в ее взоре, совсем в трауре
истомилась бедная девочка.
Крюк-старший между тем снова завладел бутылкой и, уж не спрашивая
Бага даже глазами, наполнил чарки. В его движениях Баг все больше
чувствовал сильное внутреннее напряжение.
- Спасибо, что навестили нас, - старый козак сызнова поднял чарку.
- А что, - спросил Баг, прожевав и берясь за свою, - младший ваш
заходит ли? Не надо ли помочь вам чем?
- Что вы, драгоценноуважаемый Лобо! - махнула рукой Матвея Онисимовна.
- Кажную седмицу он у нас цельный отчий день проводит. Наш Валерочка
такой хороший, заботливый... Совсем как Максимушка... - Она быстро
промокнула передником глаза. - Нам все помогают, добродушествуют.
Вот вечор Гнат-то, у его дом по леву руку, так угля нам привез:
себе вез, мол, и вам прихватил. Да у нас же и так угля полно! А
вот же какой Гнат, заботится, спасибо ему. Да и власти тоже...
- Сам Возбухай Ковбаса несколько разов наезжал, - степенно закусывая,
прогудел Крюк-старший. - Важный такой стал. Градоначальник. Мы-то
его вовсе огольцом помним. Трижды он со Сверловска свово к материным
родичам на летний роздых приезжал...
- Четырежды, - мягонько поправила Матвея Онисимовна. Крюк сверкнул
очами из-под бровей:
- Трижды!
- Как скажешь, отец...
Крюк скупо, но удовлетворенно улыбнулся в усы.
- ...а только - четырежды.
Крюк крякнул, но больше спорить не стал.
- Приезжал... Найдем, грил, сына всенепременно...
В уголках глаз Матвеи Онисимовны влажно заблестели слезы.
- Ну, мать, ну... - неловко и грубовато пробормотал Крюк. - Найдется
хлопец, куды ж он денется... - Голос его дрогнул; похоже, старый
козак сам с трудом скрывал свое не умягчаемое временем горе. - Так
вот, стал быть... Спрашивал градоначальник, не надо ли чего... -
Он поглядел на жену. - А чего нам? Хорошо живем. Ладно. - Шевельнул
чаркой. - За всех хороших людей.
- За всех хороших людей, - повторил за ним Баг, поднося водку к
губам.
- Драгоценноуважаемый Лобо... - Повинуясь еле заметному знаку Леопольда
Степановича (увлеченный "особливо ядреной" Баг его и вовсе
не углядел), Матвея Онисимовна достала откуда-то из-под стола большую,
черного лака с красными фениксами на крышке, коробку папирос "Еч",
специальных, с удлиненной гильзой, и поставила ее перед мужем. -
Раз уж разговор-то зашел... глупо вас допытывать, вы ж и так, верно,
ежели что, нам бы первым делом сказали... но... Про Максимку-то
про нашего... ничо:го не слыхать?
- Увы! - Баг был бы рад сказать что-то другое.
- А то, понимаете... мы тут в газете читали...
- Газета правдивая, верная, - веско вставил Крюк, - "Небесной
истиной" не зря называется.
- ...что, дескать, в Александрии-то недавноть такое дело было...
Когда бояре-то соборные стали самоубиваться. Писали, что дело там
темное какое-то, люди пропали, да и несколько человекоохранителей
тоже... Вот как наш Максимушка...
"Вот оно! Писаки газетные, пачкуны... Наверняка эта Шипи:гусева,
любимица Богдана постаралась... Хорошая, хорошая - ага, как же!"
- Я вот чего спросить желаю, - Крюк-старший открыл коробку папирос
и протянул ее Багу: угощайтесь. - Писали, будто люди эти как-то...
закляты, что ль. Будто они сами уже ничего и сделать не могут, а
лишь приказу чужому подчиняются. Навроде гипноза.
Баг мягко покачал головой и вытащил кожаный футлярчик с сигарками;
открыл и в свою очередь протянул Леопольду Степановичу.
- Ишь ты, - качнул головой козак. - Заморские... Спасибо, - вытянул
одну сигарку. Чиркнул спичкой. Выпустил дым к потолку. Кивнул одобрительно.
- Так вот... Не был ли наш Максим среди тех заклятых? И не потому
ль пропал?
Баг помедлил с ответом, благо для этого был прекрасный повод: ему
ведь тоже требовалось достать и раскурить сигару; родители Максима
Крюка смотрели на него уже с заметным напряжением. Ничего не понимающая
Стася - Баг, разумеется, не посвящал ее в подробности дела Архатова-Козюлькина
и розовых пиявок, - поддавшись общему настроению, тихонько положила
ватрушку на блюдце и замерла в ожидании.
- Ваш сын - человек замечательный и пропал он, исполняя свой долг,
- ответил Баг и взглянул прямо в глаза Леопольду Степановичу. Вроде,
и не соврал, и всей правды не сказал, а все одно - противно. Но
как ее скажешь, правду, коли события тех дней и до сей поры - тайна
государственная?! Никак не мог Баг сказать старикам всю правду.
- Мы его ищем, поверьте. И рано или поздно - найдем. Найдем. - Честный
человекоохранитель и мысли не допускал, что может случиться иначе
и что есаул Максим Крюк канет в неизвестность навсегда. - Просто
это дело времени.
- А что ж это за заклятие было такое?
- Не знаю, - Баг пожал плечами. Врать все же пришлось. - Мало ли
что в газете напишут! Им только бы продажи увеличить, только бы
все о них говорили. И каким путем - неважно...
"Н-да... Если б Богдан слова мои услышал, так тут же за газетчиков
вступился: однобоко, мол, и предвзято судишь! - мельком подумал
Баг. - Да, наверное, так - однобоко, вроде, и не прав я, но что
делать, когда назавтра "Керулен" откроешь, новости загрузишь
и ясно видно: какое там! Прав, прав".
Он вздохнул и спросил:
- Отчего ж вас эта статья пустая так взволновала?
- Да ведь... - начала было матушка Крюка, но Леопольд Степанович
бросил на нее строгий взгляд и даже слегка повысил голос:
- Матвея!
Баг с интересом взглянул на козака: а старик, оказывается, с характером,
с крутым характером! Крюк-старший мрачно курил, уставясь в стол.
Потом схватил бутылку и в третий раз наполнил чарки. Взяв свою,
с видимым усилием поднялся на ноги. Тихо произнес:
- За тех, кого нет с нами, - подождал, пока и Баг поднимется для
традиционного третьего тоста, провозглашаемого за всех, кто в пути,
неизвестно где, кого давно не видели, а также и тех, кто покинул
нас навсегда и отправился в очередное путешествие по бесконечному
кругу перерождений, вырваться из коего и упокоиться в безмятежной
неге нирваны суждено лишь единицам. Помолчал несколько мгновений,
взглянул на Стасю - та низко наклонила голову, лица видно не было,
и - выпил.
Баг немедля последовал его примеру: тост был непременный, важный
тост. Еще Конфуций в двадцать второй главе "Бесед и суждений"
наставлял: "Сыновняя почтительность лежит в основе почитания
предков. Почитание предков лежит в основе уважения. Умеющий почитать
своих умеет уважать чужих. Умеющий уважать тех, кто близко, умеет
терпимо относиться к тем, кто далеко". Поколение поколением
держится и укрепляется, и память о единокровниках, ушедших в мир
иной, - память обязательная, самая, быть может, главная. Тем более
когда за столом сидит человек, носящий траур. Стало быть, и за неведомого
ему ушедшего родича Стаси выпил старый козак, и за своего сына,
который сгинул неведомо где; то ли жив - стало быть, траур невместен,
то ли уж нет - стало быть, и наставлений сыну отец никак не в силах
дать...
- Ну а все же? - вновь спросил Баг, когда они вновь уселись, и Леопольд
Степанович припал к сигарке. - Отчего вы, достоуважаемая Матвея
Онисимовна, так эти газетные измышления близко к сердцу принимаете?
- Стася глянула на него с осуждением, но Баг чувствовал, что, настаивая
на ответе, поступает вовсе не бестактно, а напротив правильно, -
приближает тот самый "важный-важный" разговор, о котором
просила престарелая матушка есаула Крюка и который никто из его
родителей так и не решался начать.
Матвея Онисимовна вопросительно, с легкой опаской взглянула на мужа.
- Да бабьи сказки! - буркнул Леопольд Степанович, упершись взглядом
в тарелку с салатом из свежих помидоров и огурцов со сметаною. И
Багу подумалось, что, верно, перед их приходом именно о том, заводить
"важный" разговор, или нет, спорили старики; оттого и
был Леопольд Степанович так расстроен, что не сумел убедить супругу
хранить молчание.
Крюк-старший глянул на жену и мотнул головой: давай, чего уж там...
- Так ведь, драгоценноуважаемый ланчжун Лобо... - начала было она
неуверенно и замолчала.
- Так что же, достоуважаемая Матвея Онисимовна?
- Так ведь он, Максимушка-то наш, третьего дня к нашему дому приходил!
- выпалила она.
книга >> фрагмент
1 / фрагмент 2
/ фрагмент 3 / фрагмент
4 /
|