ДЕЛО СУДЬИ ДИ
фрагмент четвертый

книга >> фрагмент 1 / фрагмент 2 / фрагмент 3 / фрагмент 4 / комментарий сюцая лао ма на двадцать вторую главу "лунь юя" "шао мао" /

Улицы Ханбалыка,
23-й день первого месяца, вторница,
поздний вечер

Народное гулянье набирало силу.
Оставалось менее трех часов до того момента, когда, превращая ночь в день, заполыхают над великим городом грандиозные фейерверки, веселя и радуя несчетные толпы; когда, подсвеченные сотнями лампочек, горящих внутри их полупрозрачных шелковых тел, взлетят над улицами и парками несомые на длинных, почти незаметных шестах драконы, медленно размахивая просторными крыльями, грозно шевеля усами и, под разноязыкие восторженные крики, изрыгая радужные пламена; и начнут рваться миллионы хлопушек, отпугивая злых духов от наступившей новой эры...
Но уже и теперь на улицах центра столицы было не протолкнуться, хотя с девяти вечера движение повозок по всем проспектам и трактам близ императорского дворца перекрыли, чтобы дать волю народу - пусть ликует и поет без помех.
Пришлось идти пешком.
Спешить не получалось. На самом оживленном базаре в разгар торгового дня не бывает такой толпы, какая заполняла в тот вечер срединные улицы Ханбалыка. Мороз - не помеха; кто пел, кто и плясал от избытка бесшабашного веселья или для согреву; справа играли на балалайках, слева на цинах, где-то поодаль гудели дутары... время от времени накатывали слюноточивые запахи от раскаленных жаровен: тут мясо ломтями, там плов или борщ, поодаль - припасенные с лета кузнечики... В местах попросторнее народ степенно, но шумно приходил в восторг от разных дивных див - большей частию от удивительных по форме и красоте фонарей, выставленных на всеобщее обозрение народными умельцами; а уж совсем неподалеку от площади две компании затеяли игру "битва драконов за жемчужину" и под гром барабанов и литавр да удалые выклики вовсю восхищали окружающих чудесами акробатики... Юркие, словно ящерки, сновали разносчики - нынче все было бесплатно. "Чай, чай, кто замерз? Чай горячий - кто замерз?" "Новый год настает - и девиз правленья новый..." "Налетай, не зевай - хэ маотай, хэ маотай!" "Двадцать раз Навруз-байрам за год празднуем мы там - я ордусское веселье и за злато не отдам! Ух! Ух!"
Двигавшаяся навстречу единочаятелям стайка крепко взявших друг друга под руки молодых людей - три девушки, два паренька - поневоле преградила дорогу Богдану, беку и Каю, озабоченно и молча пробиравшимся сквозь радостно гомонящие дебри. Не обойти.
- Драгоценные преждерожденные, отчего вы столь мрачны? Нельзя в праздник ходить с такими лицами! Давайте к нам в хоровод!
Только в такой давке хороводы и водить...
- Простите, драгоценные юнцы и юницы, мы спешим веселиться в другое место и очень боимся припоздниться... - отозвался Богдан.
- Тогда - проходите! - На миг молодые, всерьез рискуя быть оттертыми друг от друга и уж не встретиться до завтра, разомкнулась, милосердно пропуская троицу сквозь себя. - Желаем не опоздать! Славного вам веселья, драгоценные преждерожденные, счастливого вам Нового года!
- Да пребудет с вами милость Аллаха! - Это уже бек.
"Ты, Чуньцзе, напои меня..." "Ечи, ечи, это в наших силах.." "Сладкие пампушки - празднику подружки! Сладкие пампушки - вкусней, чем лягушки!"
Некоторое время Богдан колебался - не показать ли Каю то письмо, которое нашел нынче под грушею пронырливый фувэйбин Судья Ди. Может быть, в этом обрывке бумаги, в этих незавершенных строках и таилась отгадка странного, чтобы не сказать резче, взятия Бага под стражу? Но врожденное чувство такта пересилило: все ж это было частное, очень частное письмо; волею Провидения Багу и Богдану довелось увидеть его уцелевшие иероглифы - однако нарочно, своей волей показывать последнее письмо несчастной Цюн-ну кому-то еще... щепетильному Богдану это казалось вопиюще несправедливым. "Завтра же во время пира отдам его юаньвайлану, - в который раз твердил себе Богдан. - Завтра - пир... можно было бы завтра же и обратиться к Тайюаньскому хоу, а может, и непосредственно к цзайсяну, ведь там все они будут... Но - время, время... Баг-то - под стражею, а это ни с чем не сообразно! Да еще в праздничную ночь!"
Но дело заключалось - Богдан отчетливо это чувствовал - не только в Баге. Являясь до мозга костей человеком государственным, минфа понимал, - вернее, опять-таки более чувствовал, нежели понимал - что странное и нечеловеколюбивое происшествие с Багом является лишь одним из звеньев цепи неких загадочных и тревожных событий, лишь малая толика коих стала, опять-таки волею Провидения, известна минфа. В эту цепь входили, несомненно, и странное нападение одних варваров на других в летящем из-за границ Ордуси воздухолете; и появление Дэдлиба с его жуткой историй о парижском убийстве, совершенном по непонятным пока причинам; и, возможно, даже письмо бедняжки Цюн-ну...
Не за что уцепиться, не за что...
Внезапно новая мысль пришла ему в голову. Он даже остановился, и спешащие бек и Кай невольно пролетели мимо него на пару шагов - и, недоуменно обернувшись, одинаково нахмурились и вернулись, глядя на Богдана с удивлением, но молча, ибо уже видели, что минфа не просто блажит, но, достав из внутреннего кармана дохи трубку телефона, выбирает из записной книжки некий номер.
Дэдлиб отозвался почти сразу.
Не тратя времени на очередную серию приветствий, Богдан, памятуя, что нынче они с заокеанским человекоохранителем все ж таки уже виделись и успели обменяться сообразными выражениями взаимного расположения, сразу перешел к делу:
- Добрый вечер, уважаемый господин Дэдлиб. Это минфа Оуянцев-Сю. Рад был бы и крайне вам признателен, ежели б вы сочли возможным поведать мне, как продвинулись ваши поиски французского подданного, о коем мы имели удовольствие беседовать сегодня днем.
- Ага, - сказал Дэдлиб. В гаме и гуле улицы его было слышно не лучшим образом, но все же Богдан вполне разбирал слова. - Значит, вас все-таки взяло за живое.
- Не то слово, - ответил Богдан, плотнее прижимая трубку к уху.
- Я и сам собирался вам звонить, но не решился сегодня. Тут у вас такое творится - черт ногу сломит, не хотелось беспокоить. Мне позарез нужна помощь ваших служб - но праздник этот... Как в воду канул мой подопечный, - сообщил он. - Оставил вещи в гостинице, получаса в номере не пробыл, ушел и пропал. Но у меня есть косвенные данные... а, чего уж там. Догадка у меня сразу возникла... Я смотался в аэропорт и целую историю там выдумал: друг, мол, улетел, меня не дождавшись, опоздал я из-за праздничных пробок на улицах... а его встречать должны, а я должен сообщить звонком туда, где его встречают, каким именно рейсом он вылетел... и стал показывать тамошним господам его фото: не припомните ли, на какой аэролайнер он сел? У вас тут все такие доверчивые... прямо из кожи вон лезли, чтобы помочь... Ну и один вспомнил.
- Что?
- Меньше чем за час, как я подскочил в аэропорт, наш француз с пустыми совершенно руками, без вещей, покинул Ордусь. В Сан-Франциско, между прочим. Хорошо, что я приехал так быстро, - еще часа четыре, и сутолока выбила бы у контролера из головы всю память, завтра он бы ничего уже и не вспомнил... Причем, когда я назвал имя, служитель захлопал глазами этак обиженно и сказал, что того звали совсем не так. Вот, мол, сами можете посмотреть регистрационные бумаги... Пришлось отрабатывать назад - ну, значит, просто похож, извините, спасибо и все такое... То есть - если это действительно был он - у французика уже заранее были билеты и документы. И вдобавок совсем не на то имя, под которым он летел сюда и под которым его регистрировали в посольстве... и в гостинице. Еще ниточка потянулась! - сказал Дэдлиб радостно; по всему было видно, что чем больше разрастался снежный ком загадок и несообразностей, тем ему становилось интереснее, а стало быть, веселее. Гокэ праздновал великий день по-своему.
- Значит, - подытожил Богдан, - видимость такая: этот человек совершенно открыто прилетел в Ордусь, оставил доказательства того, что он прибыл, заселился - и затем пропал. Если бы не ваша расторопность и его стали бы искать лишь несколько дней спустя, было бы полное впечатление, что он пропал в Ордуси.
- Вроде того.
- У меня тоже ценная информация для вас, господин Дэдлиб.
- Даже так?
- В коллекции графов де Континьяк действительно могла быть чрезвычайно ценная вещь. Вполне могла быть. Не по денежной стоимости, но по значению, в том числе - по значению для современной мировой политики. Долго объяснять сейчас, но - это ценнейшая мусульманская реликвия, способная, при умелом применении, нарушить великое постоянство... у вас его называют балансом сил.
- Факин' грэйт, - произнес Дэдлиб после короткой паузы. - И зарезанный агент СРУ!
- Именно, - подтвердил Богдан.
- Все равно пока ничего не понимаю, - произнес честный гокэ после паузы подлиннее.
- Я тоже. Благодарю вас, завтра мы обязательно созвонимся... ох, во второй половине дня завтра дворцовый пир... в крайнем случае послезавтра... Вы ни в чем не испытываете нужды в нашей стране? - спохватился Богдан: все же он был здесь хозяином, а первый долг хозяина - позаботиться об удобствах гостя.
- Только в информации, но это у меня постоянно, какую страну ни возьми. Все приходится находить самому.
- О, в этом мы с вами схожи...
Когда Богдан спрятал трубку и поглядел на терпеливо стоявших рядом единочаятелей, взгляды их были не слишком дружелюбными. Бек молча хмурился, машинально теребя бороду, а Кай не выдержал:
- Осмелюсь спросить драгоценного преждерожденного, с кем он сейчас беседовал и о чем?
- Долго объяснять, - виновато развел руками Богдан. - Один заморский гокэ, старый знакомый и отчасти коллега. Похоже, мы с ним опять занимаемся одним и тем же делом, только с разных концов.
- Не о хирке ли ты толковал ему, сынок? - тихо спросил бек.
- Да вот похоже, что о хирке, ата, - ответил Богдан.
- Это связано с тем, что произошло с Багом? - озабоченно спросил Кай.
- Хотел бы я знать... - пробормотал Богдан. - Я иду вот и думаю, иду и думаю... Вот сейчас я получил очень ценные сведения. Их тоже надо обдумать... Не обижайтесь, я ничего не скрываю. Я просто думаю.
- Неплохо было бы, если бы ваши раздумья, драг прер, обрели какую-то законченную форму к тому моменту, когда мы ударим в барабан...
"Какой будет шум и срам, какой скандал публичный, когда посреди праздничной толпы мы ударим в Жалобный барабан!" - не сговариваясь, подумали все трое.
С незапамятных времен - века три, а может, и все четыре - стоял на круглом каменном возвышении (по старинке его порой называли лобным местом или, по-ханьски, тай ) посреди Площади Небесного Спокойствия громадный, в два человеческих роста барабан, а подле него - каменная же подставка с глубоко врезанной в ней надписью "Дун и" - "Продвигать справедливость" - c лежащей поверх тяжкой колотушкой. Это был такой же памятник седой героической старины, как Храм Неба или Грузовозная Река Юньхэ, которую на европейский манер иногда зовут Великим каналом - так вроде бы красивее, но сразу непонятно становится, какова ее государственная работа. Но если в Храме Неба по сию пору происходят молебствия, а по Грузовозной Реке плывут и плывут прогулочные и грузовые сампаны (столько судов и не снилось тем, кто во времена предшествовавших династий начинал строить это рукотворное чудо), то почему, коль возникла крайняя нужда, не прибегнуть еще к одному древнему обычаю, которым никто уж Бог весть сколько времени не пользовался, но который никем не был отменен? Обычаями сильна Поднебесная...
Конечно, можно было бы воспользоваться куда более тихим и куда менее вызывающим правом беспрепонного обращения к императору по личным вопросам, каковое было Богдану даровано после асланiвского дела. Если бы не праздник, минфа так бы и поступил. Но беспокоить императора в такую ночь... да еще со столь неоформленными, малодоказательными соображениями... Нет, несообразно. А ждать нельзя. Лучше уж срам.
На площади перед вратами Запретного города толпа была еще гуще - если это только можно себе представить. Торопливой троице ечей приходилось буквально протискиваться. А кругом было так радостно, так вольготно и бесхлопотно...
Почти никто не обратил на них внимания, когда, чуть запыхавшись, они остановились возле пятиступенной каменной лестницы, ведшей на лобное место. Не хватало духу лезть вверх. Несколько раз все трое переглянулись.
- Вы что-нибудь придумали, драг прер Богдан? -осведомился Кай.
- Кое-что, - смущенно ответил Богдан.
- Мне кажется, вы могли бы рассказать мне хотя бы то же, что знает этот ваш гокэ. Может, и я, в свою очередь, мог бы дать вам те или иные сведения, коими я обладаю по долгу службы, но каковые не считаю существенными, не зная, что именно является существенным в данном случае для вас.
- Речь идет о... - усовестившись, начал было Богдан, но бек сурово прервал его:
- Сказано в суре "Иосиф", аяте тридцать шестом: "Вместе с ним два молодых человека были заключены в темницу, и один из них сказал ему: дай нам истолкование, ибо мы видим по всему, что ты человек добродетельный". Думаю, Баг, в добродетелях которого никто из нас не сомневается, когда мы снова будем вместе, тоже сможет многое рассказать. Время идет. А еще сказано в суре "Пчелы", аяте шестьдесят третьем: "Если бы Аллах захотел наказать людей за их нечестие, то на земле не осталось бы ни единого живого существа". Поэтому не станем держать обид на друзей, когда нам кажется, что они поступают неправильно, ибо и мы сами, когда будем поступать так, как считаем нужным, совсем не обязательно встретим полное понимание у друзей.
И он, негромко, но веско звеня кольчугой из боевых наград, с юношеской легкостью взбежал к барабану и взялся за колотушку. Потянул рукоять одной рукой, потом двумя. Отпустил. Распрямился с тяжелым и несколько удивленным выдохом.
- Никак примерзла...
Тут уж и Богдан с Каем последовали за ним.
Люди, окружавшие лобное место, смотрели на них со все возрастающим изумлением - вначале веселым (во, мол, дают!), потом встревоженным. Кто-то даже крикнул:
- Эй, драгоценные преждерожденные! Трогать исторические памятники руками несообразно! Знайте меру веселью!
- Знаем, знаем... - пробормотал Богдан, примериваясь к колотушке.
Краем глаза он уже заметил, что к ним, протискиваясь сквозь толпу, с разных сторон направляется несколько вэйбинов из тех, что несли на всякий случай дежурство на праздничных улицах столицы.
- Взялись, - сказал бек. Они схватили рукоять в шесть рук и изо всех сил, ровно древнерусские бурлаки, рванули ее кверху. Раз, другой...
Захрустели спины.
Вотще.
- Она тут для красоты лежит, что ли? Из цельного камня с подставкой вместе вытесана? - задыхаясь от натуги, сипло пробормотал Кай. Он мгновенно вспотел. Рукавом вытер пот со лба. - Или как? Никогда бы не подумал...
Время неудержимо ускользало.
Вэйбины близились.
"Хорошо, что Фира не увидит, - подумал Богдан, срывая шапку-гуань с головы и швыряя ее оземь. Левой рукой стащил очки и зажал их в кулаке, правой размашисто перекрестился. - Эх, не додумал я маленько! А Баг... Эх, Баг! Ну, не поминайте лихом..."
И он, что было мочи, с размаху ударил в барабан головой.
Все поплыло у него перед глазами, ноги подкосились, и он упал на колени. Ошеломленные ечи едва успели подхватить его под руки и не дали повалиться навзничь.
Гул - низкий и плотный, как земля, бескрайний и всенакрывающий, как Небо, - потек над площадью. Все, казалось, замерло. Гул ширился и нарастал, и поверить невозможно было, что вызвал его один лишь удар, - ровно прорвало некую преграду, подобную дамбе, и поток хлынул, усиливаясь уже своей волей, безо всяких сторонних усилий; казалось, теперь барабану уж не требуется чужого прикосновения - он сам поет, гневно и требовательно повышая голос так, чтобы его услышала вся Поднебесная: несправедливость, ечи! в государстве случилась несправедливость!
Если и впрямь сохранился древний обычай, окончательно сформировавшийся более двух веков назад, когда была опубликована потрясшая всю империю своей искренностью и полезностью для страны книга великого александрийского человеколюбца Радищева "Цун дянь дао тай люйсин лунь" - "Рассуждение о путешествии из чертога на лобное место", то...
То, заслышав эти звуки, цзайсян (либо же, коль главы исполнительной власти нет в столице, тот, кто оставлен его замещать) бросает все дела, торопливо надевает официальное платье и пешком, не пользуясь паланкином в знак того, что виноват, ибо проглядел какой-то случившийся в стране непорядок (иначе зачем бы бить в барабан?), спешит из своего дворца сюда, к тому, кто его позвал.
Ой ли...
Оставалось ждать.
- Как ты, сынок? - тихо спросил Богдана бек. Кай лишь взирал на минфа с изумленным уважением.
- Голова кружится... - тихо признался Богдан. - И подташнивает немножко... Ничего, ата, ничего...
- Шапку надень, воспаление мозгов подцепишь... - заботливо проговорил бек. - Как его... менингит.
Кай нагнулся и поднял с заиндевелого камня шапку Богдана. Подал ему.
- Благодарю вас, драг прер... - бледно улыбнулся Богдан, нахлобучивая шапку на голову. "Ох, и шишка будет... - подумал он мельком. - Просто-таки рог... А завтра на пир... Ох, да какой тут пир! Если мои предположения хоть вполовину верны..."
Они высились плечом к плечу у наконец-то начавшего медленно затихать барабана - и вся площадь, все тысячи людей, что веселились на ней еще пять, нет, уже семь, уже пятнадцать минут назад, стояли неподвижно и молча смотрели на них.
Откуда-то объявились проворные работники теленовостей - и в какое-то мгновение все трое ечей вдруг заметили, что снизу на них уставилось сразу несколько пучеглазых камер. Богдану даже почудилась возле одной из них его старая знакомая Шипи:гусева.
Бежали минуты.
Но вот в толпе возникло некое множественное движение. Сначала легкое, нерешительное, потом - все более осмысленное и уверенное. Толпа раздавалась в стороны от невидимой прямой, которая соединяла лобное место с вратами Запретного города. Толпа отступала, благоговейно вжимаясь сама в себя и освобождая проход.
И все камеры рывком повернулись в ту сторону.
Ибо от врат Тяньаньмэнь к лобному месту, один-одинешенек, смиренно сцепив пальцы рук на животе и метя рукавами древнюю брусчатку в знак покаяния за нерадивость и сострадания к тем, кто пострадал от дурного правления, степенно вышагивал Великий цзайсян.

книга >> фрагмент 1 / фрагмент 2 / фрагмент 3 / фрагмент 4 / комментарий сюцая лао ма на двадцать вторую главу "лунь юя" "шао мао" /