ДЕЛО ЛИС-ОБОРОТНЕЙ
фрагмент второй

книга >> фрагмент 1 / фрагмент 2 / фрагмент 3 / фрагмент 4 / фрагмент 5 /

11-й день девятого месяца,
первица,
день

- Это тангуты, - сразу определил отец Киприан, когда Богдан осторожно тронул тему странных лесобродов в степных треухах. - Вэймин Кэ-ци и Вэймин Чжу-дэ. По-моему, отец и сын они. А может, братья, старший и младший... Живут в странноприимном доме на Малом Заяцком... уж давно живут. Несколько лет. На Малом-то житье дешевле, а при долгих сроках проживания для них, может, сие существенно. Катерок у них, на материк время от времени ездят по делам по своим... по тангутским каким-то. Да и на острова путь им невозбранен. С чего бы возбранять? Пусть святым воздухом напитываются... Отчего ты интересуешься ими, чадо?
- Просто необычные они какие-то, - уклончиво ответил Богдан. - Невесть что делают здесь.
- Это истинно так, - ответил отец Киприан, чуть кивнув, - но ведь и вреда они тоже никому не наносят, поэтому спрашивать их нарочно нам не след. Ведомо мне, что они чтут себя, как последних тангутов в мировой истории. Я не силен в народоведении Центральной Азии, но помню, что тангутское государство, бывшее одно время весьма сильным и ужасным, даже грозившим какое-то время Цветущей Средине, было дочиста разгромлено беспощадным основателем монгольской державы Чингизом. Считалось, что ни единого тангута Господь не уберег. Но эти утверждают, что род их как-то уцелел, хотя и захирел без свежей крови за прошедшие века до невозможности, - а мешать свою кровь с иными народами они не хотят, берегут чистоту. Понять их можно, - отец Киприан огладил бороду, - поведи они себя иначе - растворились бы, исчезли. Вэймины же, напротив того, мечтают о возрождении государства своего в границах, предшествовавших Чингизову разгрому, хотя бы на правах если не улуса, то уезда. Мечтание предивное и, между нами, чадо, говоря - предикое. Ведь, по их же собственным словам, их двое на весь мир осталось - какой уж тут уезд... Но челобитные князю они о том слали некое время тому назад исправно, и теперь дожидаются решительного ответа. Если александрийский князь поддержит сию мечту, дело, мол, сдвинется... а покамест, в ожидании тревожном, время тут проводят...
- Почему же они к Фотию обратились? - с некоторым сарказмом удивился Богдан. - Где Александрия, и где их Хара-Хото былой? В Сибирский улус бы челом били, или прямо в Ханбалык...
- О-о, - улыбнулся отец Киприан, - тут у них тонкий расчет психологический. Они так промеж себя положили, что, мол, Русь от монгольского нашествия изначального тоже пострадала изрядно: население проредилось едва не вполовину, границы княжеств тогдашних по земле, ровно лягушки ошпаренные, запрыгали... Потому считают, что тут их легче поймут. А уж ежели Фотий-князь мечтание их поддержит, тогда пусть сам, мол, в Ханбалык с ним выходит, его слово там весомей.
- Очередные отделенцы? - спросил Богдан с нескрываемой неприязнью. Отец Киприан искоса глянул на него внимательным и спокойным взглядом. Чуточку, как показалось Богдану, укоризненным.
Они неторопливо, чинно вышагивали посреди улицы, усаженной двумя рядами корявой от постоянных ветров - тут ее звали "танцующей" - березы; улица вела от монастырского пирса поперек поселка Большие Зайцы напрямки к достраиваемому планетарию. Место для душеполезного заведения отец Киприан избрал преизрядное: рядом с не так давно откопанным древнезнатцами спиральным неолитическим лабиринтом, о сути и назначении коего по сию пору спорили ученые в своих толстых журналах. Двум дивам рукотворным, с точки зрения архимандрита, место было только рядом. Тем более, по скромному мнению старого ракетчика, никак не могло быть случайным то, что древнее каменное нагромождение по форме и виду столь с галактикой схоже - а ведь схоже, просто-таки в глаза сходство бросается, стоит лишь сверху да издалека на какое-либо подобное нашему звездное колесо поглядеть, а потом - на круговидно уложенное древними мечтателями мелкокаменье; впрочем, мнения сего отец Киприан никому не навязывал и даже высказывал вслух отнюдь не часто.
Наставал час тружения телесного, и к стройке стекались бескорыстные строители. От пролива уже гудели двигатели: невидимый за домами и березами большой водометный сампан, пройдя на всех парах вкруг святого острова, от Савватьевской северной пристани сюда, на Большой Заяцкий, причаливал к ежедневному своему пирсу: вез усердную к общей заботе кармолюбивую братию из Чанцзяосы.
- Нет, - спокойно ответствовал отец Киприан, - без Ордуси они себя не мыслят... - И немного тише добавил: - Что, сильно ожгли тебе душу в Асланiве, чадо?
Богдан чуть поджал плечами.
- Много где, - ответил он.
- Ведомо сердцу моему, - чуть помедлив, проговорил отец Киприан, - наш ты человек, не мирской. Через год ли, через десять, - а быть тебе средь монасей.
- Стезя моя светская, - спокойно ответил Богдан.
- Покамест - да, - спокойно согласился архимандрит. - И у меня была таковая же - ан вся вышла. Всей сутью своей ты людям помогать рвешься - а насилия не терпишь ни на волос. Но помощь мирская, так ли, иначе ли, всегда насилие. Вот в этом противуречии ты и запутаешься раньше или позже - ежели уж ныне не начал. Оно тебя сюда приведет, другого пути не будет. Путь у тебя один-единственный, мы лишь пришлецы и присельники на сей земле, и подвизаемся на ней едино за истину да человеколюбие.
То, что отец Киприан поставил Богдана с собою в ряд, явилось приятной неожиданностью. Но Богдан был уверен, что лучше всех знает себе цену и что цена та - не слишком велика.
- Мне даже здесь порой кажется, что шумно и народу много, - признался Богдан.
Архимандрит вновь помолчал.
- Что ж, и так бывает, - снова согласился он. - Первоначальник наш, преподобный Савватий, такоже изнывал. На Валаамском острове в монастыре ему и то суетно было. И лишь тогда возвеселилась пустыннолюбивая душа его, когда он узнал, что есть на дальнем севере, на море студеном, необитаемый Соловецкий остров. И ведь не отпускали его ни настоятель, ни братия, любили его крепко... но не смог он преодолеть тайного влечения - и не спросясь, без благословения, лишь Богу помолившись усердно, ночью тайно покинул монастырь достославный и пошел дальше искать пyстыню по нраву . Вот как бывает. Куда же тебя, чадо, тогда забросит? - задумчиво, уж как бы и не к Богдану обращаясь, пробормотал Киприан.
Богдан ничего не ответил.
Про лису он не сказал пока отцу Киприану ни полслова. Впрочем, покамест они беседовали просто как друзья и единочаятели, отнюдь не как духовные отец и сын. А вот во время исповеди, пожалуй, надо будет беспременно...
Хотя что говорить? В чем проблема-то? Ну, мертвая лисица... Неприятно, конечно, невместно - но уголовной составляющей нет как нет.
Уголовной нет.
Только вот кровь на заклятой от крови земле.
А было и еще что-то. Что-то странное, цеплявшее так легонечко... но не понять, что. "Не успел сообразить, покуда один был - теперь не соображу, покуда снова один не останусь", - это Богдан, зная себя, понимал доподлинно.
Ладно.
Вот и стройка. Из створа той улицы, что вела к другому, западному пирсу пристани, во главе своей братии показался и уж оттуда, издалека, просиял в сторону отца Киприана приветливой улыбкою шанцзо Хуньдурту. В длинном, до самых пят желтом одеянии он словно плыл над месивом неряшливой, в строительном мусоре, земли. Отец Киприан широко воздел в стороны руки, от души готовясь к объятиям; ровно так же развел руки и идущий ему навстречу шанцзо. Точно они целую вечность не видались.
Обнялись по-братски.
- Здрав буди, Хуньдурту.
- Здравствуй, Киприан...
Настоятели соседствующих обителей дружили, дружили давно и крепко. И на стройке старались держаться вместе. Отрадно и трогательно было видеть, как сии пастыри, каждый в сообразном своей вере одеянии, споро и с удовольствием тягали туда-сюда взвизгивающую от натуги, кидающую то вправо, то влево фонтаны желтых пахучих опилок двуручную пилу, или, стоя бок о бок, а то и согнувшись в три погибели, шпаклевали срубы внешних стен... а теперь вот, наравне с рядовыми труждающимися, на высоте без малого двух десятков шагов укладывали на внешнюю сторону главного смотрового купола звукоизолирующее покрытие из синтетического волокна. Никогда, ни полусловом не заговаривали они о вопросах веры и вели себя ровно мирские закадычные друзья - да и понятно, почему: что проку хулить убеждения друга, не раз и не два обдуманные, давно сделавшиеся стержнем личного бытия? Но время от времени Богдан ловил грустные, сочувственные взгляды, которые Киприан бросал на Рафика, когда был уверен, что тот не заметит, - и ровно такие же взгляды, коими ровно в тех же обстоятельствах печально одаривал Киприана обычно весьма улыбчивый шанцзо. Так и чувствовалось, что каждый сочувствует другому и мыслит про себя: "Охо-хо! Погубит он, бедняга, этим буддизмом свою бессмертную душу!"; "Охо-хо! Не вырваться ему со своим православием из мучительного круга перерождений!" И похоже было, что то сострадание, который каждый из них питал к весьма вероятной посмертной судьбе друга, здесь, в мире сем, нечувствительно заставляло их быть один с другим особенно внимательными, предупредительными и, сказать-то иначе затруднительно, нежными.
Здесь, на площади перед планетарием, уже приобретавшим вполне законченные черты, было много женщин. То подруги провожали обетников на работу, то истовые богомолки, неутомимо, как заведенные, крестясь и кланяясь, держали равнение на величаво проходящую мимо процессию... Мирские девчата - жены, а то дочки моряков и работников пристани да юные практикантки-древнезнатицы, копающие лабиринт под нечутким к их девичьим потребностям руководством сюцая археологии из Архангельска, унылого и сильно сутулого субъекта, видеть ничего не видящего кроме обработанных камней, черепков и эрготоу, - поглядывали на иноков помоложе совершенно с иным интересом.
- Девы гуляют, словно облака , - сделав плавный жест широким рукавом в сторону держащегося поодаль женского племени, с мягкой улыбкой проговорил шанцзо Хуньдурту.
Отец Киприан усмехнулся в бороду.
- На Святой Руси похоже говорят, да иначе, - ответил он.
- Как? - заинтересовался буддийский настоятель.
- Девки гуляют - и мне весело!
От тройки молодых женщин, смиренно стоявших у входа в бревенчатую избу, в коей располагалась местная почта с телефоном и интернетным узлом, отделилась одна и стремглав бросилась наперерез отцу Киприану:
- Благословите, батюшка!
Вострый носик, милые канапушки... Длинное глухое платье, накидка без вычур, косынка, плотно покрывающая власы, - все честь по чести. Отец Киприан остановился и от души, несуетно осенил женщину неторопливым крестным знамением. Востроносая земно поклонилась и, приложившись к руке настоятеля, в полном восторге брызнула к подругам обратно, выбрасывая комья земли из-под каблучков:
- Ох, и настяжала же я нынче благодати! У отца Феодора взяла, у отца Перепетуя взяла, теперь вот у самого отца Киприана взяла - а еще полдня впереди!
Шанцзо шагал, опустив глаза, изо всех сил стараясь не улыбнуться.
Архимандрит с каменным лицом шел дальше.
Но мгновение спустя все же обернулся в сторону Богдана - оказывается, после встречи с другом он не запамятовал о сановнике - и сказал негромко:
- Ведомо сердцу моему, о чем ты думаешь. Не гордись, чадо, не гордись. Вера в Господа - душе человечьей подмога великая, но одну душу на другую в человеке разом да вдруг не меняет. Ибо незачем это Господу. Ему всякая душа важна. От привычной пустой погони она не страхует, вера-то. И все же лучше пусть молодица за количеством благодати гонится, нежели за количеством суетных благ и удовольствий мира сего. А благодать - она все равно лишней не бывает...
Покосился на шанцзо, так и не согнавшего с тонких губ едва заметной улыбки, и сам усмехнулся. Чуть покрутил головой. Сказал:
- Хотя, конечно...
Помолчал немного.
- А пару седмиц, - продолжил он, совсем, видно, разоткровенничавшись, когда рядом остались только шанцзо Хуньдурту и Богдан, - еще забавнее было. Подлетает одна юница, из древнекопательниц, видать, и лихо так, с ужасом спрашивает: батюшка, а скажите, правда, что монахи не моются совсем?
- Ну и что ты ей ответил? - удержав улыбку, спросил шанцзо.
Отец Киприан с гордостью поглядел на него, потом на Богдана и величаво оправил бороду.
- Я сказал: моются, и даже весьма часто и тщательно. - Он сделал чуть театральную паузу; судя по всему, он был явно доволен остроумием своего ответа юнице. - Но некоторые - подвижничают!
И оба пастыря от души рассмеялись. Отец Киприан - громко, раскатисто, неудержимо. Шанцзо Хуньдурту - тихонько, мягко и как бы издалека.
Пришли. Тут уж каждый знал, что делать - не первый, слава Богу, день труждались. Соседи Богдана по столику на пароходе тоже были здесь - за исключением маленького кармаданы, который, видать, сильно был занят, входя в курс здешних дел. Веселый прибалт Юхан, ногой поддав одну из упаковок со звукоизолирующим волокном, расставленных аккуратными рядами на дощатых подмостках возле подъемника, гордо глянул на Богдана и сказал:
- Наша!
Задумчивый, немногословный крестьянин Павло Заговников понимающе покивал и первым взялся двинулся к приставной лестнице, по коей тем, кому выпало радовать Господа работою на куполе, надлежало взбираться к самому небу - волокнисто-серому, медленным слитным потоком текущему высоко над островами и морем.
- А вот скажите, преждерожденный Богдан, - лукаво глядя на минфа, произнес Юхан, - вот все же никогда я не поверю, чтобы такой работник, как вы, приехал сюда просто поспасаться, как мы. Признайтесь. Все равно ведь ваши подвиги всем известны - и с наперсным крестом, и в Асланiве... И напарник ваш, ланчжун Лобо, тоже, верно, где-то рядом. Признайтесь, мы никому не скажем: вы подозреваете, что тут готовится какое-то злодеяние?
Богдан, взявшийся уже за перекладину лестницы, чтобы тоже, вслед за Павло, взбираться наверх, на купол, вынужден был остановиться - хотя, видит Бог, именно сейчас он, напротив, постарался бы карабкаться со скоростью атакующего боевого верблюда, чтобы убежать от вот уж третий день в той или иной форме повторяемых вопросов доброго, но немного назойливого в своем простодушном чувстве юмора химика.
Хотя, может, он и не только шутил.
Так или иначе, бежать было невозможно: Павло завис двумя перекладинами выше, заняв всю лестницу, и отчего-то застрял, так что пусть спасения оказался полностью перекрыт.
- Злодеяние уже произошло, - подал он голос сверху и, часто моргая, поглядел вниз, на Богдана. За перекладину он держался лишь левой рукою, а правой усиленно тер глаз. - Кто-то оставил упаковочную стружку на лесах, вот теперь мне что-то в глаз попало... нет, действительно, преждерожденный Богдан, верится с трудом, что человек такого ранга, как вы, приехал сюда без какой-то задней мысли.
Стало ясно, что стружка стружкой, глаз глазом, а он прекрасно слышал, о чем затеялся разговор тут внизу - и не утерпел поучаствовать. Может, и стружку для этого только выдумал. Человек тактичный, не захотел грубо и бесцеремонно встревать в чужую беседу, каковая и без того выглядела не совсем сообразной и чуточку отдавала пустым балагурством; а вот под благовидным предлогом затормозив на лесенке, позволил себе.
- Каяться я приехал, каяться... - пробормотал Богдан.
- В чем? - искренне удивился Павло. И только потом, похоже, до него дошло, что вопрос несколько бестактен. - Ох, простите... - Он опять, будто вспомнив о своей травме, потер глаз костяшкой указательного пальца. - Я не хотел... Просто, знаете, мы на хуторе люди простые, откровенные... что на уме, то и на языке.
- А что в глазу, то где? - спросил снизу Юхан. Павло кривовато усмехнулся, по-прежнему не в силах двинуться наверх. - В глазу брата своего соринку видишь, а в своем - бревна не замечаешь...
- Ох, замечаю, - сказал Павло. - Так как же будет, преждерожденный Богдан?
- Что? - устало спросил Богдан.
- Скажите нам раз и навсегда: вы тут не по долгу службы?
- Я тут по велению души, - сказал Богдан.
- Все! - радостно заключил Юхан. - Можем спать спокойно.
- И не подозревать друг друга в злоумышлении ограбить монастырскую ризницу, - добавил Павло и, видать, проморгавшись наконец, браво полез наверх; его штанины заполоскали на ветру, посреди заполненного клочковатыми облаками осеннего небосвода. Богдан двинулся за ним следом.
На полпути к верхотуре Богдан на миг остановился, благо нескладный и немного неловкий Юхан приотстал, и, поправив пальцем очки, с наслаждением оглянулся по сторонам.
Необъятный ветер, привольно катящийся над темно-серым, в барашках, морем и островами на высоте девяти шагов веял в лицо мягко и властно, шумел в ушах, теребил волосы. Одноэтажные валунные и бревенчатые дома поселка здесь уже не застили горизонта - весь Большой Заяцкий, плоский, безлесный, щуплый, был как на ладони; а из-за широкого пролива, мягко светя куполами соборов, темнея протяжными стенами кремля и грозными, приземистыми его башнями, вставала гранитная, хвойная громада святой тверди Соловецкой. На площади перед планетарием по-прежнему толпился народ, созерцая богоугодное строительство и воодушевляясь примером братии, без сутолоки и спешки, но споро и складно распределявшейся по местам тружений. Сердце умилялось зрелищем работного разнообразия: кто в подрясниках серых, кто в желтом, кто в обычном светском - курточки непродуваемые, синие дерюжные порты с заклепками; вроде как туристы... Хорошо! Гармония!
Богдан уж хотел было продолжить подъем, как увидел возле крыльца почты давешнего тангута в треухе. Похоже, старшего. Пришлось снова поправить очки. Да, точно. Пожилой. По-прежнему мрачный.
И смотрел он оттуда, снизу, прямо на Богдана - пристально и недобро.
Во всяком случае, так Богдану показалось.

книга >> фрагмент 1 / фрагмент 2 / фрагмент 3 / фрагмент 4 / фрагмент 5 /